«Литературная одиссея»: в гостях у Льва Толстого

Летние каникулы были в самом разгаре, а Катя и Митя Серовы уже почти неделю не выходили из дома. Мама даже начала переживать: «Вы уже бледные, как поганки! Сходите, погуляйте, погода отличная». Но дети отнекивались: у них было дело поважнее. Они готовились к очередному литературному броску в прошлое.

^{_{Этот и последущие рисунки эпизодов репортажа для нас сделал художник Владислав Ярцев}}

А началось всё несколько дней назад… Катя с Митей сидели на кровати и играли в шахматы.

— Что-то давно мы в гостях не были, — вдруг сказал сестре Митя.

— Мы же только вчера у одноклассника были, — удивилась Катя, но тут же все поняла. — А! Точно! И к какому писателю мы отправимся?

— К проверенному. Нам нужен тот, чей талант отмечали авторы, у которых мы уже были.

— Тогда это будет Лев Николаевич Толстой! — сказала Катя. — Его творчество высоко ценили Чехов и Тургенев.

— Точно! Иван Сергеевич и Лев Николаевич дружили. Тургенев оказывал покровительство Толстому, именно благодаря ему он вошёл в круг известных петербургских литераторов, — произнес Митя, — но чрезмерная опека Тургенева часто раздражала Толстого, поэтому они часто ссорились.

— Верно! — вспомнила Катя, — один конфликт чуть не довёл писателей до дуэли: Тургенев рассказал Толстому, что его дочка штопает бельё нищим. Лев Николаевич возмутился, мол, какая нелепость, что барыня в пышном платье ставит заплатки на одежде бедняков. Они перестали общаться на 17 лет. Но, несмотря на разногласия, авторы были очень привязаны друг к другу.

— А Антон Павлович считал, что нравственный авторитет Льва Николаевича в литературе настолько высок, что он мог бы заменить всех русских писателей. Толстой называл Чехова «Пушкиным в прозе» за то, что в его повестях можно было найти отклик на своё личное переживание.

— Решено! — уверенно сказал Митя, который уже успел пересесть за компьютер, — отправляемся ко Льву Николаевичу в Ясную Поляну.

— А с чего ты решил, что это будет именно Ясная Поляна? – поинтересовалась у брата Катя. — Может, это будет дом в Хамовниках? Мы ходили туда в 5 классе на экскурсию.

— Исключено, — возразил Митя. — Я только что прочитал в Интернете, что Толстой родился в Ясной Поляне, но был вынужден уехать оттуда после смерти родителей. Он жил и в Казани, и в Москве, и в Петербурге, но Ясная Поляна навсегда осталась в его сердце: здесь всё напоминало о счастливом детстве, родителях и даже дедушке по материнской линии князе Волконском, который обустроил усадьбу. Толстой провёл в Ясной Поляне более 50 лет, написал здесь «Войну и мир» и «Анну Каренину».

— Мы до таких книг только в 10 классе дойдём, — вздохнула Катя. — Как же мы отправимся ко Льву Николаевичу, совсем не зная его произведений?

— Не может быть такого, чтобы мы ничего у него не читали…

Катя пошла проверять книжный шкаф, а Митя зашёл на сайт Ленинской библиотеки.

— Помнишь сказку «Три медведя»? – спросил Митя.

— А её разве Толстой написал?

— Это произведение английского автора, а Толстой перевёл его на русский язык.

— Митя, я «Азбуку» нашла! Мы по ней учились читать. Её, оказывается, тоже Лев Николаевич написал. Здесь столько рассказов для детей! «Лев и собачка», «Филиппок» …

— А я видел повесть «Детство» в нашем списке литературы на лето. Учительница говорила, что она относится к автобиографической трилогии Льва Николаевича «Детство. Отрочество. Юность». По замыслу за «Юностью» должна была идти «Молодость», но её автор передумал писать.

— Интересно, почему?

— Вот и спросим его лично!

Обрадовавшись, что они уже многое читали у Льва Николаевича, дети стали изучать дневники писателя и разные статьи о его жизни. Очень многое им дал сайт музея-усадьбы «Ясная Поляна», особенно раздел со спецпроектами.

Митя послушал подкасты «Ясной Поляны» во «ВКонтакте», а Катя наткнулась в Интернете на книгу Нины Никитиной «Повседневная жизнь Льва Толстого в Ясной Поляне» и выборочно прочитала несколько глав.

Митя записал вопросы для интервью с Толстым в свой блокнот. Ещё раз перечитав их, он положил блокнот в свой рюкзак, который всегда брал в подобные путешествия.

Ребята встали посередине комнаты, взялись за руки и произнесли магическую фразу, которую им когда-то подсказал волшебный плюшевый лев Корнея Чуковского: «Литература – это чудо, скорей умчи ты нас отсюда! Лев Николаевич Толстой!»

Утренняя молитва

Внезапно всё вокруг потемнело, и Катя с Митей очутились на дороге, вдоль которой росли высокие деревья.

— Ага! Мы на Прешпекте, — догадался Митя, — так называется эта аллея в путеводителе по Ясной Поляне, который я изучил.

Вдруг дети увидели, что им навстречу идёт Толстой. Он был одет в белую блузу, подпоясанную ремнём – толстовку, суконные брюки и незамысловатые сапоги.

^{_{Фотографии для этой иллюстрации и большинство других фотографий материала предоставлены пресс-службой музея-усадьбы Л. Н. Толстого «Ясная Поляна»}}

— Здравствуйте, Лев Николаевич! — поприветствовали журналисты писателя.

— Здравствуйте, ребята, — ответил Толстой. — А я издалека и не понял, кто вы. Ко мне недавно 850 школьников из Тулы приезжали, решил, что это кто-то из них снова решил заглянуть в гости.

— Получается, вас волшебный лев предупредил?

— Да, но я не знал, когда вы точно прилетите. Однако мой тёзка прямо подгадал, в какой день вас отправить! 28 июня 1907 года!

— Это что, какая-то особенная дата? — спросила Катя.

— Нет, я просто люблю 28 число. В 1828 году я родился и хотел, чтобы мой первенец Серёжа появился на свет именно 28 числа. У моей жены получилось исполнить просьбу.

Митя подумал: «Лев Николаевич и умер в возрасте 82 лет. Это же тоже 28, только наоборот», но не стал озвучивать эту мысль: во-первых, новостью о смерти человека не обрадуешь, а во-вторых, волшебный лев им строго-настрого запретил рассказывать о будущем.

— Как я понимаю, у нас ровно час. Давайте сначала совершим молитву, а потом позавтракаем, — предложил писатель. — Обычно я сажусь работать над произведениями до завтрака, но сейчас такая жара, что просто невыносимо находиться в кабинете.

— Лев Николаевич, а как это молитву? — удивилась Катя.

— Молитвами я называю ежедневные утренние прогулки. Так я нагуливаю вдохновение.

— Точно, как и Тургенев! — вспомнила прошлое литературное путешествие Катя.

— Ага. Он тоже нахаживал вдохновение. Жаль, что мы потратили столько времени на глупую ссору…

— А из чего обычно состоит ваш день, кроме таких молитв?

— Первую часть дня я посвящаю физическому труду, вторую — совершенствованию какого-нибудь мастерства, третью — умственной деятельности, например, работе с текстами, а четвёртую можно потратить на общение с другими людьми.

— Лев Николаевич, а это правда, что вы начинаете решать математические задачки, когда на вас нападает бессонница? – спросил Митя, заглянув в свой блокнот.

— Правда. Я открываю «Азбуку», которую написал для своих учеников, и решаю задачи, которые сам же придумал.

— Но вы же знаете ответы…

— Я знаю решение, но не ответ, ведь каждый раз я подставляю новые числа, — сказал Толстой. — Ну а теперь пойдёмте, я вам сначала Большой пруд покажу, он находится слева.

 

^{_{Рисунок сделан с использованием фотографии С. М. Проскудина-Горского}}

Они подошли поближе к берегу.

— А вы здесь часто купаетесь? — поинтересовался Митя.

— В молодости купался здесь вместе с крестьянскими ребятами. Сейчас на речку Воронку хожу. А зимой, когда Большой пруд замерзает, мы на нём устраиваем каток. Иногда к нам присоединяются крестьянские дети, которые живут в домах напротив.

— Лев Николаевич, мы прочитали, что вы любите играть в теннис. Это так?

— Так. В Ясной Поляне есть даже площадка для тенниса. Я узнал об этой игре в одном из своих заграничных путешествий, описал её в «Анне Карениной», а потом уже сам научился играть.

— А каким спортом вы ещё занимаетесь?

— Каждое утро делаю зарядку, люблю отправиться на конную прогулку. Недавно посчитал, в седле я провёл 7 лет жизни. Кстати, теперь можно начать отсчёт, сколько я провёл в велосипедном седле. В 67 лет я научился кататься, но выезжаю редко — и месяца не наберётся, думаю.

— Лев Николаевич, а это правда, что вы пешком из Москвы в Ясную Поляну за 5 дней дошли?

— Правда, и не один раз!

— Но у вас же здесь железную дорогу построили, — заметил Митя. — Почему вы на поезде не доехали? Или на извозчике в конце концов?

— Не люблю поезда, — ответил Лев Николаевич. — Быстро добираешься и не успеваешь подумать о чём-то своём. На извозчике, конечно, лучше, чем на поезде. Но именно пешие прогулки помогают разобраться с мыслями, найти вдохновение. Я часто уходил в соседние деревни, когда обдумывал очередное произведение, а прогулки на дальние расстояния испытывали тело, закаляли характер.

— Лев Николаевич, а это правда, что вы в молодости любили эпатировать окружающих? — спросил Митя. — Мы прочитали, что вы приходили на светские вечера в сапогах со шпорами, когда такой дресс-код был неприличен, и рвали этими шпорами обивку диванов… А ещё узнали, что вы специально выходили косить, когда мимо проезжал пассажирский поезд, чтобы побольше людей увидели, что вы заодно с народом.

— Косить я никогда специально не выходил. Помогал крестьянам всегда искренне. Да и не видно с поезда, кто там косит. Так что, это вымысел. Шпорами чужие диваны я тем более не рвал. Это не комильфо. Я всегда придерживался в обществе принятых норм поведения, и меня раздражало, когда кто-то им не следовал.

— Нам нужно было уточнить информацию, чтобы развеять эти мифы.

— Понимаю. Но в одном вы правы: в прошлом я действительно любил удивлять людей. Я часто спорил, но не ради самого спора, а чтобы доказать себе и окружающим, что нельзя смотреть на вещи под одним углом. Например, утром я мог отстаивать мнение славянофилов — людей, которые считали, что у России свой путь, а вечером защищать западников — тех, кто был за включение нашей страны в европейскую систему.

— Вы поэтому не вступали ни в какие литературные кружки, политические объединения, чтобы не занимать одну позицию?

— Верно. Иначе я бы утратил самостоятельность суждений, стал бы каким-нибудь посредственным литератором.

Зашнурованные жизни

Компания подошла к яблоневому саду.

 

— Этот сад я попросил высадить, когда родился Серёжа.

— Красота! А вы сейчас занимаетесь сельским хозяйством? — спросила Катя.

— Раньше да, бывало, уходил в «запои хозяйства», но сейчас я только крестьянам помогаю. В имении всем занимается жена.

— Лев Николаевич, а почему вы с 15 лет мечтали завести семью? — полюбопытствовал Митя.

— Мне хотелось как-то восстановить ту жизнь, которая была у меня в Ясной Поляне в раннем детстве, только уже с переменой ролей: я был бы вместо папеньки, моя жена вместо маменьки, а тётушка Татьяна Александровна Ёргольская — вместо бабушки. Я совсем не помнил мать, она умерла, когда мне не исполнилось ещё двух лет, но в моём представлении всё о ней прекрасно. Я был уверен, что моя жена будет такой же: любящей и понимающей.

— А какой, по вашему мнению, должна быть идеальная жена? — застенчиво спросила Катя.

— Идеальных людей не существует, но есть родственные души. В молодости я постоянно искал ту самую, которая станет моей женой. Но все эти влюблённости были не по-настоящему.

— А как вы поняли, что Софья Андреевна — та самая? — выпытывала Катя.

— Мы легко нашли общий язык, несмотря на разницу в возрасте. Я был заворожён жизнью её счастливой семьи, такой семьи, которой был лишён в детстве. Глядя на них, мне хотелось испытывать то же блаженство. Теперь наши жизни с Софьей Андреевной связаны и зашнурованы крепко.

— А ваша супруга — это прототип Наташи Ростовой из «Войны и мира»?

— Не совсем. Я взял сестру жены Таню Берс, перетолок с Соней и получилась Наташа, — ответил Лев Николаевич.

— А бывало такое, что Софья Андреевна узнавала в героинях ваших произведений себя?

— Да, ведь многие эпизоды взяты из нашей семейной жизни. Часто она говорила, что мои книги подсвечивают ей её недостатки, старалась исправиться.

— А как вы относитесь к замечаниям?

— Смотря каким. Если от литературных критиков, то с возрастом стал относиться безразлично. Их руками большие писатели делаются маленькими, глубокие — мелкими, а мудрые — глупыми. А к замечаниям от семьи прислушиваюсь.

Где-то послышалось ржание лошадей, дети стали озираться по сторонам.

— Мы подходим к конюшне, — сказал Толстой, — Скорее всего, её построили при моем деде Николае Сергеевиче Волконском.

— Кстати, справа дом, который тоже, видимо, при нём построили. Сейчас здесь живёт прислуга. А в восточном крыле располагалась мастерская моей дочери Тани, она здесь занималась живописью. Но останавливаться не будем, времени мало, — сообщил писатель.

Совсем недалеко от конюшни находилась кучерская изба. Рядом с ней пасся конь.

— А это Делир, — Лев Николаевич почесал животное за ушком, — я очень люблю на нём выезжать. Кажется, что молодость и энергия лошади, которых у меня уже нет, как будто передаются мне. Сразу появляется вдохновение писать, в голову приходят разные сюжеты.

Катя протянула ладонь Делиру, чтобы конь её обнюхал и тем самым познакомился.

— У меня есть повесть «Холстомер» про мерина, рассказывающего о своей нелёгкой жизни, — продолжил Толстой. — Мне кажется, я хорошо понимаю этих животных, а они — меня. Ещё до создания повести Тургенев сказал, что в прошлой жизни я непременно был лошадью, поскольку мог в подробностях описать её чувства.

Тут из избы вышел кучер.

— Приветствую, Лев Николаевич!

— Иван Васильевич, здравствуй! — сказал писатель. — Знакомься, это журналисты из Тулы, Катя и Митя.

— Здравствуйте! — поздоровались ребята.

— Хотел предупредить тебя, — обратился Толстой к кучеру, — сегодня публицист Демчинский в 7 вечера приедет, хочет получить рецензию на свою книгу… Я пока не читал. Встреть его, пожалуйста, на станции.

— Будет сделано!

— Иван Васильевич тоже в лошадях многое понимает, — произнёс Лев Николаевич, — он у нас и пастухом был, и конюхом, а сейчас кучер. Благодаря ему и другим работникам наши лошади могут обогнать любого башкирского коня. Только я скачек больше не устраиваю… Спасибо, друг, что так о нём заботишься! — поблагодарил он крестьянина.

Митя нашёл у себя запись о Иване Егорове, кучере Толстого. Не зря писатель его «другом» назвал. Егоров во время фашистской оккупации будет охранять имение. Да и не только он. Именно благодаря крестьянам, которые любили своего графа, Ясная Поляна выстоит в тяжёлые годы революции, в то время как соседние имения будут уничтожены.

Компания попрощалась с Иваном Васильевичем и пошла дальше.

Спасение утопающих

— А что это за здание? — заметил Митя белый дом с зелёной крышей.

— Это флигель Кузминских, — ответил Толстой, — здесь раньше останавливалась младшая сестра жены со своими детьми. А до этого тут была школа для крестьянских ребят.

— А для чего вы открыли школу? Крепостное право ведь тогда ещё не отменили, да и, наверное, работников у вас стало меньше — многие были на занятиях…

— Я хотел спасти тонущих там Пушкиных и Ломоносовых. А ребята могли опаздывать, если им нужно было помочь родителям по хозяйству.

— А как проходили занятия?

— Занятия начинались в 8. Занимались грамотой, арифметикой, Законом Божьим, рисованием и черчением, изучали русскую и мировую историю, естественные науки. Иногда один урок мог идти по времени как два, когда ребята не хотели заканчивать.

— А какие правила были в вашей школе? — спросил Митя.

— Никаких. Приходи и учись, даже тетради не нужны. В классе совсем не было дисциплины: опаздывали, слушали урок на подоконниках, перебивали преподавателя.

— А как же учителя? Наверное, им было тяжело работать…

— Когда они видели результаты их учения, то всё остальное уходило на второй план. Некоторым хотелось взяться за розги, но я категорически против такого воспитания.

— А какой у вас был самый интересный случай за всю историю преподавания?

— Много разных! Как-то я дал ребятам задание написать сочинение про смысл пословицы «Ложкой кормит, а стеблем глаз колет», но они её не поняли. Я недоумевал: вроде всë просто: двуличный человек скрывает свои действия под маской добродетели. Тогда ученики предложили мне самому попробовать написать работу. Я так и сделал. Потом мы вместе читали текст, исправляли его. Получилось коллективное творчество.

— А почему школу закрыли, если дела в ней так хорошо шли?

— Пришли жандармы, думали, что я связан с одним революционером. Всё там переворотили. Очень неприятная история. А потом меня увлекли семейные дела, было уже не до школы.

— И вы больше никогда не пытались возобновить занятия? — с грустью спросил Митя.

— В 1870-е годы в доме под моим руководством стали преподавать жена и старшие дети для нового поколения детей из деревни. Я также думал открыть «университет в лаптях» – семинарию для крестьян, которые хотели бы стать учителями. Но правительство не выделило на этот проект средств.

Рабочее место в лесу

— Лев Николаевич, наш школьный учитель говорит, что в «Войне и мире» все отрицательные персонажи говорят на французском языке. Это так? — поинтересовался Митя, пока они шли по тропинке.

— Погодите, в моём романе нет отрицательных персонажей, за исключением разве что Наполеона. Нельзя делить мир на чёрное и белое. У людей есть и хорошие, и плохие черты, ведь все мы несовершенны. Иногда эти качества противоречат друг другу. Например, человек в какой-то момент может проявить трусость, отчего получит клеймо «труса», а потом этот же человек совершит гражданский подвиг, и люди будут называть его «героем». Так кто же он на самом деле? А я вам скажу. В нём есть и трусость, и смелость, и многое другое.

— Тогда для чего вы используете французский язык в романе?

— Явно не для того, чтобы разделять персонажей. Моя любимая Марья Болконская пишет письма на этом языке. Как же её можно назвать отрицательным героем?! Французский не только воссоздаёт атмосферу того времени, но и помогает точнее описать истинные настроения героев. Наш язык слишком несовершенное средство для передачи чувств, так как мы пользуемся уже готовыми конструкциями: где-то прочитали что-то, где-то услышали и запомнили. Сколько существует красивых выражений, но какие они пустые! Вспомните, Александр 1 в моём романе часто использует яркие выражения, которые лишены всякого смысла лишь для того, чтобы его слова передавались от одного подданного к другому, а потом вошли в историю. Так почему бы не смешивать языки, чтобы показывать искусственность наших слов?

— А правда, что Пьер Безухов и Андрей Болконский — ваши любимые персонажи?

— И не только они. Эти герои мне симпатичны: оба ищут своё предназначение, не удовлетворяются тем, что имеют. Андрей — это идеал человека. Мне самому бы хотелось таким быть. Но я постоянно отклоняюсь от своей цели: пишу в дневнике, что хочу стать более смиренным, а через день ругаюсь с женой. Но это нормально, все мы люди.

— Получается, вам ближе Пьер?

— Да. В юности братья называли меня «пустяшным малым», в моего героя тоже не верили, что он станет достойным человеком. Тем не менее, методом проб и ошибок, нередко выставляя себя посмешищем, он достигает нравственного просветления.

Тут компания дошла до скамейки из берёзовых жердей. Она была повёрнута к еловой посадке, а сзади неё простиралось необъятное поле.

— А почему скамейка так стоит? — спросила Катя.

— А вы присядьте и поймёте, — подмигнул ребятам Лев Николаевич.

Дети сели на скамейку, и перед ними открылся вид на маленькие ёлочки, в верхушках которых играло солнце. Ребята затаили дыхание.

— Эти ёлочки посадила Софья Андреевна. Долгое время деревья не приживались. Но смотрите, как сейчас хорошо. Теперь я часто прихожу сюда утром и начинаю писать.

— Какая погода замечательная! — Митя зажмурил глаза от удовольствия.

— А я люблю дождь, — признался Толстой. — В такую погоду я иногда долго гуляю по усадьбе. Беру с собой зонт и палку-стул, чтоб отдохнуть в дороге. А вот грозы страшно боюсь.

— Почему?

— Просто в эту погоду мне становится особенно тревожно. Гром, молнии…

— Лев Николаевич, а что влияет на ваше настроение?

— Не знаю даже. Зато могу понять, какое оно у меня. Например, выхожу зимой на улицу, вижу: одни собачьи кучки на снегу лежат, значит, плохое. А если снег белоснежным кажется, то хорошее.

Ребят этот пример позабавил. Компания ещё немного полюбовалась видом, как вдруг Толстой опомнился:

— Пора идти. Времени мало.

Катя вспомнила о том, что Толстой на протяжении всей жизни вёл дневники, и спросила:

— Лев Николаевич, а почему вы пишете дневник почти каждый день?

— Я пытаюсь зафиксировать изменения в своём поведении, характере. Много чего нехорошего было в моей молодости, поэтому хочу убедиться, что старость я проживаю правильно.

— А как это — «правильно»?

— Я исхожу из того, что этот день может быть последним, поэтому стараюсь каждую минуту провести с пользой. Нужно просыпаться с мыслями не о том, как хорошо было бы выпить кофе, а о том, как можно изменить мир сегодня.

— Получается, ведение личного дневника помогло вам измениться?

— Да, я вытачивал из себя хорошего человека. Во всех нас есть плохое, но нужно пытаться избавиться от своих недостатков. Например, вы понимаете, что ужасно вспыльчивы. Тогда ставьте перед собой цель искоренить эту черту и записывайте в дневник всё, что делаете на пути к избавлению: не оскорбили человека, когда он наступил вам на ногу, а тактично промолчали или попросили впредь быть осторожнее.

— А какое качество вы дольше всего искореняли?

— Наверное, излишние самолюбие, желание, чтобы все знали, какой я хороший. Отчасти поэтому я не стал писать «Молодость», так как не мог не приукрасить действительность, чтобы быть лучше в глазах читателей.

Ребята переглянулись: Толстой ответил на вопрос, который они давно хотели задать.

У дома Льва Николаевича Катя с Митей увидели раскидистое дерево.

— Это вяз, — пояснил писатель. — Сюда приходят нуждающиеся, просят у меня помощи. Я им, как могу, помогаю. Да и во время прогулок порой подойду к крестьянину, спрошу, всего ли довольно в его жизни.

Знакомство с родными

На ступеньках террасы стояла супруга Толстого.

— С добрым утром, Софья Андреевна! — улыбнулся граф. — Принимай гостей. К нам приехали журналисты из Тулы — Катя и Митя Серовы.

— Здравствуйте! — поздоровались с ней ребята.

— Ого! Такие молодые и уже журналисты! А какую газету вы представляете?

— Мы из детского журнала «Классный», пишем статью о Льве Николаевиче, чтобы наши читатели вдохновились его творчеством, узнали, как он живёт, работает над произведениями.

— Мой муж обычно не любит, когда про него статьи пишут… — насторожилась Софья Андреевна.

— Эти журналисты делают хорошее дело, и я не против им помочь. Сейчас проведу ребятам экскурсию по дому, заодно познакомлю их с Сашей.

Софья Андреевна отправилась по своим делам, а они вошли в переднюю.

 

— Эта лестница ведёт на второй этаж. Недавно я показывал гостям, как правильно с неё прыгать. Хотите и вас научу? — спросил Толстой.

— Мы вроде бы умеем… — опешил Митя.

— Ну-ка, покажите тогда, как вы прыгнете!

Митя забрался на третью ступеньку и сделал прыжок.

Лев Николаевич покачал головой и встал туда, откуда прыгал Митя.

— Нет, неправильно. Когда прыгаешь вниз, надо немножко присесть, чтобы высоко прыгнуть и далеко приземлиться.

И Толстой совершил прыжок, прыгнув дальше и выше Мити.

— Пойдёмте, покажу вам комнату под сводами. Там живёт моя дочь Саша, а раньше это был мой кабинет, где я начал писать «Войну и мир».

Лев Николаевич тихо отворил дверь комнаты.

За столом на кресле сидела Александра Львовна. Она перебирала какие-то бумаги, исписанные чернилами, и была так погружена в работу, что не заметила, как кто-то вошёл.

— Александра! — громко сказал Лев Николаевич.

— Ой, папа, я вас не заметила.

— Познакомься. Это корреспонденты из Тулы — Катя и Митя из «Классного журнала».

— Здравствуйте, Александра Львовна, — поздоровались ребята.

— Здравствуйте! Впервые вижу, чтобы подростки в журналах работали, — удивилась Александра, — простите, я была так увлечена работой, что не заметила, как вы вошли.

— Ничего страшного. А чем вы занимались? — спросил Митя.

— У меня после завтрака занятие по стенографии. Я беру уроки, чтобы стать секретарем отца. Разбирала рукописи, буду их перепечатывать сегодня.

— Раньше Софья Андреевна переписывала мои произведения своим понятным почерком. Ей это было в удовольствие, нравилось следить за развитием героев. А сейчас у меня в большинстве своём религиозные статьи, жена их не любит, так как во многом наши взгляды не сходятся. Да и зрение у неё испортилось.

— А мне нравятся твои статьи, папа, — сказала Александра. — Но почерк у тебя скверный.

Александра Львовна протянула один листок ребятам.

^{_{Фотография взята из открытых источников}}

— Да, — сказал Митя, — так сразу и не разберёшь.

Катя тоже вгляделась в рукопись, но не смогла понять написанное и вернула листок обратно.

— Ладно, Саша, собирайся к завтраку, — обратился писатель к дочери. — Мы пока пойдём в комнату, где я написал «Анну Каренину».

— Хорошо. До встречи!

Он закрыл двери Сашиной комнаты и продолжил:

— Знаете, моя «Анна» надоела мне, как горькая редька, — признался Толстой. — Во время работы над ней у меня случился душевный кризис, и вместо записей в дневнике я стал отражать чувства в своём персонаже Константине Левине. Его фамилия даже созвучна с моим именем.

Душевный кризис

Они вошли в комнату для приезжающих.

 

— Это мой бывший кабинет. Сейчас здесь живут гости.

— Ещё один кабинет! А почему вы из комнаты под сводами переехали?

— Врачи посоветовали. Я тяжело болел: воспаление лёгких, брюшной тиф, малярия… А в комнате под сводами было слишком жарко: условия не подходили для выздоровления.

— Расскажите, пожалуйста, что беспокоило вас во время работы над «Анной Карениной», — попросила Катя, — мы пока не читали это произведение и не знаем, каким был Левин.

— В 1869 году я испытал «арзамасский ужас». Это состояние страха смерти, которое я внезапно ощутил в гостинице города Арзамас и запомнил его навсегда. Когда я работал над «Анной Карениной», это чувство вернулось. Я понял, что пришло время разобраться с этими мыслями: начал читать Евангелие, осознал, что смысл человеческой жизни — искать Бога. После этого мне стало гораздо легче.

— А как вы пришли к тому, что нужно отказаться от всего светского и посвятить жизнь помощи крестьянам?

— Через 10 лет после этого кризиса я был на переписи населения, убедился, как плохо живёт русский народ, ощутил ужасный контраст: я – барин, питаюсь ухой, а работягам на хлеб не хватает. Почувствовал какой-то грех перед народом, захотелось стереть своё гордое тщеславное «я» и отдать себя тем, кто нуждается в моей помощи. Тогда я переоделся в рубаху, стал помогать крестьянам и в хозяйстве, и по мелочи.

— А это крестьяне помогли вам поверить в Бога?

— Да. Общаясь с ними, я всё больше стал понимать, что именно они живут правильно: честно трудятся, не жалуются на свою нелёгкую судьбу, а благодарят за неё Бога. Крестьяне проводят свободное время в молитве, я же использовал его для развлечений: играл в карты, проигрывал, устраивал шумные вечера, где много ел и говорил о бестолковых вещах с бестолковыми людьми. От такого времяпрепровождения появляются дурные мысли: прежние развлечения надоедают, хочется чего-то поинтереснее, некоторые даже готовы пойти на преступление, чтобы вернуть остроту жизни. Человеческая личность угасает в этой вечной гонке за увеселением. Молитва и труд, наоборот, помогают её вернуть, очистить душу, выточить в человеке то хорошее, что в нем уже имеется.

— А почему вы не стали помогать крестьянам только деньгами, а работали у них на полях? Вы ведь много зарабатывали по сравнению с другими писателями: за «Войну и мир» получали по 300 рублей за лист, в то время как Достоевский – 150-200 рублей.

— Потому что деньгами этим людям не поможешь, а работой — вполне. Они с детства добывают свой хлеб трудом, если просто так дать им деньги – пропьют их в ближайшем кабаке или купят какую-то безделушку. Как-то в Рязанской губернии прошла засуха и погубила весь крестьянский урожай, начался страшный голод. Мы с семьёй открыли в нескольких уездах 72 столовые для голодающих. Представьте, что было бы, если бы я дал каждому крестьянину деньги на еду? Они бы не выжили.

— Наверное, вы испытали облегчение, когда завершили «Анну Каренину», потому что с этой книгой закончились ваши душевные искания? — предположила Катя.

— Нет, душевные искания у меня не закончились, просто вышли на другой уровень. Человек должен постоянно разбираться в себе, а не только тогда, когда переживания начинают мешать жить. Я это сам не сразу понял, ведь мысль о смерти и бесцельности моего существования посещала меня очень часто, а я от неё отмахивался. «Анну Каренину», может, и оценили читатели, но лучше бы им понравилась другая моя книга.

— Какая?

— «Азбука». Я посвятил этой книге 14 лет жизни. Она бы принесла миру много пользы, по ней должны были учиться все сословия детей: от царских до мужицких. Для сказок из «Азбуки» я перекладывал предания различных народов, чтобы сюжет получался занимательным и поучительным.

— Что-то мы заболтались, — заметил Толстой, — пойдёмте на второй этаж, вдруг завтрак уже готов.

Компания поднялась по лестнице, которую на втором этаже будто охраняли старинные часы.

— Под бой этих часов прошла моя жизнь, — вздохнул Лев Николаевич.

^{_{Фотография взята из открытых источников}}

Они заглянули в большой зал, стол был ещё не накрыт.

— Отлично! Мы как раз успеваем прогуляться по второму этажу, — обрадовался Лев Николаевич и провёл их в малую гостиную.

— Здесь я иногда отдыхаю: читаю за столиком, разговариваю с близкими друзьями, с которыми хочется обсудить что-то тет-а-тет. Но чаще всего здесь проводит время Софья Андреевна.

— А это репродукция живописной картины Ильи Репина «Пахарь», — указал на гравюру в раме Толстой, — его работа принесла мне много проблем.

— Почему же? — удивилась Катя.

— Я не люблю говорить о своей благотворительности. Но, когда эта картина появилась на почтовых марках, все стали обсуждать то, как я помогаю людям.

— А что плохого в том, что вы подаёте пример обществу?

— Это выглядит так, будто я вышел позировать для художника, а не от души помогаю. Если вы хотите делать добро, то делайте это тайно и краснейте, когда про него узнают, ведь, помогая людям, вы помогаете себе.

— А как тогда Репин вас нарисовал?

— В тот день я должен был пахать поле для вдовы-крестьянки. Репин вызвался помочь. Я сначала отказывался, но потом взял его с собой. Илье Ефимовичу было трудно управиться с плугом, поэтому он ждал, пока я доделаю работу. Я и не заметил, как он меня нарисовал.

— А его картина «Л.Н. Толстой босой»... Вы что, правда босиком ходили?

— Нет, Илья Ефимович стремился показать моё стремление к опрощению и зачем-то нарисовал меня без обуви во время молитвы в лесу. Но я никогда не ходил босиком при Репине, поэтому мне эта недостоверность не понравилась: ещё бы изобразил меня без панталон!

Советы от писателя

— Теперь я покажу вам кабинет, где я работаю сейчас. Обычно я никого сюда не пускаю, — сказал Толстой, — но журналистам из будущего можно и показать своё рабочее место!

Лев Николаевич распахнул двери.

— А что это за маленькое кресло у стола? — спросил Митя.

— У меня близорукость, но я не люблю наклоняться над рукописью, поэтому работаю на этом маленьком кресле, которое раньше принадлежало моей дочери Тане.

Взгляд ребят упал на чёрный кожаный диван.

— На этом диване родились я и мои братья с сестрой. Потом мои дети, — с гордостью произнес Толстой.

— Какой у вас чудесный балкон!

— Из-за него здесь часто гуляет сквозняк. Как-то я оставил на столе бумаги, а ветер их сдул. А так как я не нумерую листки, то секретарю пришлось заново перечитывать моё произведение, собирать его по страничке. А почерк, как вы уже поняли, у меня тот ещё…

— А вы много вносите правок? — поинтересовался Митя.

— Много. Я пишу начерно, записываю весь поток мыслей. Потом переписываю, исключая всё лишнее и давая настоящее место каждой мысли. Третий раз редактирую, придаю тексту благозвучность и правильность выражения. Я не могу отдать произведение редактору, пока не пойму, что мне уже нечего больше править. Но знаете, что самое важное при написании произведения?

Ребята отрицательно покачали головой.

— Нужно всегда задавать себе вопрос: «А не вздор ли я пишу?» Мой друг Дружинин этого делать не умел, от этого статьи у него не всегда хорошие получались.

— А что вас может отвлечь от работы?

— Почти ничего. Софья Андреевна запрещает кому-либо заходить в мой кабинет и тревожить меня во время работы.

— А если бы к вам какой-нибудь важный человек приехал? Она бы пустила?

— Нет. Она сначала не пустила ко мне Уильяма Дженнингса Брайана в 1903 году, кандидата в президенты Америки. Он был проездом в Ясной Поляне, должен был ехать на аудиенцию к российскому императору. В итоге Брайан отменил визит к Николаю II, дождался следующего дня, и мы с ним славно поговорили. Мне до сих пор жаль, что этот человек с добрым сердцем выбрал такую неподходящую ему работу. Политика портит человека.

— Как вам удаётся так хорошо понимать людей?! Не зря критики отмечают в ваших произведениях «диалектику души», — Митя вдруг вспомнил это литературное понятие.

— Может, и не зря. Я знаю, что в людях может сочетаться доброе и злое и могу определить характер человека по его манере держаться на публике. Но люди не всегда предсказуемы, поэтому и мои герои не всегда подчиняются замыслу произведения. Однажды я никак не мог решить: выйдет ли Катюша Маслова замуж за Нехлюдова. В таких случаях я раскладываю пасьянс. Карты сказали, что выйдет. А перо написало, что нет.

Тут Лев Николаевич задумался.

— Хотя есть кое-что, что отвлекает от работы…

— Что же это?

— Музыка! После 50 лет я отказался от посещения светских мероприятий, в том числе музыкальных концертов. Некоторые посещали их не из-за любви к прекрасному, а чтобы обсудить очередную сплетню под аккомпанемент живой музыки.

— И как же вы живёте без музыки?

— Хожу в консерватории, слушаю, как там занимаются. Однажды мне пришёл пригласительный от Рубинштейна, я его разорвал и сразу же начал плакать, не зря меня в детстве прозвали «Лёвой-рёвой». Очень уж я прекрасное люблю, отказаться от него сложно. Слёг после этого с нервной болезнью, тогда Антон Григорьевич приехал ко мне лично и провёл музыкальный вечер.

— А вы владеете музыкальными инструментами?

— Да, умею играть на фортепиано и немного на флейте.

Лев Николаевич привёл ребят в свою комнату.

 

— Умывальник в комнате… Необычно… — заметил Митя.

— Он достался мне от отца Николая Ильича Толстого. По семейному преданию, умывальник объездил в обозах русской армии всю Европу во время заграничных походов русской армии в 1813-1814 годах. Кстати, я научился по-европейски умываться.

— Это как?

— Нужно набрать воду в ладошки и начать резкими движениями умывать лицо, чтоб аж брызги летели. А потом можно и упражнение с гантелями сделать: как раз рядом с умывальником стоят.

И Лев Николаевич показал, как он умывается: вода летела во все стороны, даже немного попала на ребят. Катя и Митя засмеялись.

Толстой пригласил ребят в следующую комнату.

 

— Это секретарская или «ремингтонная». «Ремингтон» — это пишущая машинка, – уточнил Толстой.

— А вы часто на машинке текст печатаете?

— Нет, в этом мне помогают секретари. Я им надиктовываю, а они набирают текст.

— Лев Николаевич, у вас в книгах такие длинные описания! Некоторым, наверное, из-за этого страшно приниматься за чтение…

— По-моему, описания в самый раз, — возразил Толстой. — Люди не боятся читать, а не хотят. Я пишу подробно, выражаю одну мысль в нескольких предложениях, зато это помогает читателю найти истину вместе с героем, познать не только суть, но и причины человеческих пороков. А поняв всё это, начинаешь лучше разбираться в людях.

— Пойдёмте теперь в библиотечную, — сказал Лев Николаевич.

— У вас столько книг! — воскликнул Митя и заглянул в свой блокнотик, чтобы проверить информацию из Интернета. — А это правда, что вы прочитали 4830 книги?

— Вот тебе математика! — изумился Лев Николаевич. Я сам не считал. В моей библиотеке 22 000 книг и журналов на 35 языках мира, а я знаю около 15. На старости лет пытался выучить японский, но как-то не пошло.

— А как вы столько языков выучили? — спросил Митя, который мучился с французским в школе.

— Я беру хорошо знакомый текст в переводе. Читаю его в оригинале, а потом сравниваю с переводом. Удобно учить новый язык, когда знаешь похожие на него. Например, за 1-3 месяца можно выучить английский, если владеешь немецким или французским. Вот греческий я выучил всего за три месяца и считаю, что его должен знать каждый образованный человек.

– Наверное, вам постоянно приходится покупать шкафы для новых книг….

— Нет, у меня книги быстро уходят. Раньше я всегда их раздавал, а потом не мог найти. Софья Андреевна очень просила меня этого не делать. Она составила каталог, куда занесла информацию о каждой книге: в каком шкафу стоит, на какой полке, а потом в моём кабинете появилась полка с маленькими книжечками стоимостью в копейку — теперь их раздаю.

— А какие произведения вы обычно советуете?

— Только лучшие. Вам бы рекомендовал прочесть «Дэвида Копперфильда» Диккенса, «Героя нашего времени» Лермонтова, стихотворения Пушкина и Тютчева, рассказы Чехова. Не стоит тратить время на посредственных авторов, иначе на достойных не останется ни минутки.

Катя вспомнила, что видела список литературы, которую рекомендовал Толстой на сайте музея-усадьбы «Ясная Поляна».

— Лев Николаевич, а как вы «Войну и мир» написали, если историю не любили? — поинтересовался Митя.

— Это почему не любил? Наверное, вы так решили из-за того, что я этот предмет заваливал на экзаменах в университете. В то время у меня действительно были проблемы с историей. Во-первых, некоторая информация казалась мне ненужной. А во-вторых, у меня был конфликт с преподавателем. Когда я начал писать «Войну и мир», история мне пригодилась. Я заказал десятки журналов и книг по тому времени, так что каждая деталь в романе выверена. Например, у Ипполита Курагина есть лорнет, потому что он как щёголь непременно читает модные журналы и следит за модными тенденциями.

Анковский пирог

Из залы послышался женский голос. Софья Андреевна звала всех к завтраку. За столом уже сидела Александра Львовна.

— Ребята, угощайтесь анковским пирогом по рецепту нашего знакомого доктора Анке. Мы его готовим обычно только по праздникам, но сегодня я решила вас угостить, — сказала Софья Андреевна.

— Лев Николаевич, а какое ваше любимое блюдо?

— С тех пор как я стал вегетарианцем, это овсянка и простокваша.

— Ого! А почему вы перешли на вегетарианство?

— По этическим причинам — нельзя никого лишать жизни.

— Лев Николаевич, простите за странный вопрос… А вы кофе тоже на растительном молоке пьёте?

— Я кофе больше не пью, но раньше добавлял миндальное.

— Можно я задам личный вопрос? — взволнованно спросила Катя.

— Ну давайте, — Толстой с интересом посмотрел на девочку.

— Наверное, сложно сохранить семью, когда один человек меняется до неузнаваемости: переходит на вегетарианство, отказывается от роскоши и комфорта в угоду помощи крестьянам, хочет передать права на издание своих произведений народу… — начала Катя.

— Да, — подтвердил Лев Николаевич, — но умение договариваться с ближними порой наша самая важная задача. Иногда простые решения — перестать с кем-то разговаривать, уйти из дома – не всегда правильные. Человек, с которым вы спорите, такой же, как и вы: тоже хочет счастья для семьи, просто видит его по-другому. Тогда нужно искать компромисс.

— Ещё важно быть честным со своей семьёй, — добавила Софья Андреевна. — Перед свадьбой Лев Николаевич дал мне прочесть свои дневники, я была потрясена: я ещё не знала той жизни, которой он уже давно жил, ведь разница в возрасте у нас 16 лет.

— Но в дневниках же столько личного, — заметил Митя, — вы не боялись расстроить свадьбу?

— Боялся, но мне было важно, чтобы между мной и моей супругой не было секретов. Как видите, мы уже женаты 45 лет.

— Александра Львовна, а расскажите, как Лев Николаевич воспитывал вас — своих детей? — обратилась Катя к дочери Толстого.

— Папа никогда не читал нотаций, — сказала Александра, — Все его замечания превращались в шутку, если мы ссорились, он говорил: «Кто умнее, тот замолчит». Никогда не поднимал на нас руку, с вниманием относился к изменениям в наших характерах, давал советы, если мы где-то ошибались в жизни. Хотя было в нём кое-что, что пугало всех нас…

— И что же это было? — ужаснулся Лев Николаевич.

— Суровый взгляд, папа! А ещё он переставал на время замечать тех, кто сильно провинился.

— Я больше так не делаю, — смутился Толстой. — Но приём сурового взгляда всё ещё использую.

— У вас такая большая семья! — заметил Митя, — наверное, вы очень гордитесь своими детьми…

— 13 детей… 5 из них умерли в раннем возрасте, а недавно не стало Маши. Ей было всего 35 лет… Сейчас мои дети уже выросли, разъехались по соседним имениям. Кто-то стал профессором в консерватории, кто-то ушёл в военную и государственную службу, кто-то тоже начал заниматься литературой... Я горжусь своими детьми, особенно когда вижу, как они работают над собой: борются со своими желаниями, исправляют пороки. Я в молодости жил, как барин: проигрывал деньги в карты, тратил время впустую. Не хочу, чтобы мои дети совершали те же ошибки. Как говорится, имей сердце, имей душу — и будешь человек во всякое время. А все остальное приложится.

Лучший подарок

— 55 минут! — ахнула Софья Андреевна.

Лев Николаевич резко поднялся со своего стула и куда-то ушёл. Дети остались сидеть за столом.

— Софья Андреевна, а можно мы напоследок запишем рецепт вашего пирога? — попросил Митя.

— Конечно! — она продиктовала мальчику рецепт.

В столовую торопливо вошёл Лев Николаевич.

— Вот вам 2 экземпляра «Рассказов и стихов». Кстати, иногда я дарю своим близким сапоги, которые сам шью.

— Сапоги? — удивились ребята.

Но в этот момент Лев Николаевич, Софья Андреевна и Александра Львовна рассыпались на сиреневые точки, а Катя с Митей оказались в своей комнате. В руках они держали книжечки, подаренные великим автором.

В ту же секунду в комнату вошла мама: «На улице ливень! Ближайшие 2 дня точно дома просидите. Хотя вам не привыкать».

Папа просунул голову в комнату и увидел разбросанные книжки на Катиной кровати.

— Мам, испеки нам, пожалуйста, анковский пирог Софьи Андреевны Толстой. Митя рецепт нашёл, — попросила девочка.

Митя оторвал листок из блокнота и протянул его маме, а она пробежалась глазами.

1 фунт муки, ½ фунта масла, ¼ фунта толчёного сахару, 3 желтка, 1 рюмка воды. Масло чтоб было прямо из погреба, похолоднее. К нему начинка: ¼ фунта масла растереть, 2 яйца тереть с маслом; толч ного сахару ½ фунта, цедру с 2 лимонов растереть на тёрке и сок с 3 лимонов. Кипятить до тех пор, пока будет густо, как м д. Все ингредиенты для теста смешать. Выпечь два коржа. Коржи прослоить лимонным кремом, верх пирога также украсить кремом и посыпать сахарной пудрой.

— Сколько же граммов в фунтах? — растерянно спросила мама. — А, разберёмся! В Интернете же есть всё. Будет вам пирог к чаю!

— А мы пока что-нибудь у Толстого прочитаем! Только вот с чего начать, он-то ведь много чего написал…

— «Классный журнал» недавно опубликовал список произведений Толстого, которые рекомендует к прочтению культуролог Павел Сурков и эксперты Государственного музея им. Л.Н. Толстого. Вы точно найдёте что-то для себя. Я вот «Записки сумасшедшего» вчера прочитал… — сказал папа.

— И как же мы это пропустили? — удивился Митя.

— Так ведь летние же каникулы! — улыбнулась Катя. И они вместе с братом наперегонки помчали в свою комнату, чтобы продолжить общение с Львом Николаевичем Толстым уже на страницах книг, которые он написал.

Текст подготовлен корреспондентом «Классного журнала» Надеждой Горской, художник проекта — Владислав Ярцев

«Классный журнал» благодарит за помощь в подготовке материала: музей-усадьбу Л.Н. Толстого «Ясная Поляна»: сотрудников пресс-службы музея, сотрудника экскурсионно-методического отдела Ольгу Алфёрову, доцента кафедры истории русской литературу и журналистики МГУ Ирину Толоконникову, доцента филологического факультета МГУ Юлию Красносельскую и бессменного консультанта «Литературной одиссеи», создателя «Виртуального Художественного театра» (ВХТ) и телеграм-канала «Читаю, слушаю, смотрю» культуролога Павла Суркова.

Информационную поддержку «Литературной одиссее» (в рамках которой читатели «Классного журнала» уже встретились с Чуковским в Переделкине в 1960 году, с Тургеневым в Спасском-Лутовинове в 1881, с Заходером в Комаровке в 1983, с Пушкиным в Болдине в 1833, с Паустовским в Тарусе в 1963, с Некрасовым в Карабихе в 1872, с Чеховым в Мелихове в 1895 и с Бажовым в Свердловске в 1946), оказывают Российская библиотечная ассоциация, Российская школьная библиотечная ассоциация, Московская дирекция по развитию культурных центров «Мосразвитие», Российская государственная детская библиотека, Центральная городская детская библиотека им. А. П. Гайдара и ПАО «Ростелеком».