Встреча с Николаем Алексеевичем. Начало

Урок литературы, посвящённый 200-летию Некрасова, посетил неожиданный гость из Карабихи Ярославской области, который столько всего интересного об этом великом литераторе рассказал, что не отправиться в прошлое на встречу с Николаем Алексеевичем в юбилейный для него год у Мити и Кати Серовых не было совершенно никакой возможности!

Противоречивая личность великого литератора

После того, как Митя и Катя лично повстречались с Чуковским, Тургеневым, Заходером, Пушкиным и Паустовским, казалось бы, их сложно будет хоть кем-то удивить. А особенно Некрасовым. «Дедушку Мазая и зайцев» им мама ещё в детстве читала, «Однажды, в студёную зимнюю пору...» из «Крестьянских детей» и «Есть женщины в русских селеньях...» из поэмы «Мороз, Красный Нос» наизусть приходилось учить. Ну и поэма «Кому на Руси жить хорошо» им, конечно, запомнилась. В школе ещё проходили, что Некрасов издавал журналы «Современник» и «Отечественные записки», в своём творчестве постоянно затрагивал тему тяжёлой жизни простого народа, но почему-то всё это совсем их не зацепило. Возможно, потому что преподаватель литературы как-то неправильно преподавал. А может, потому что проза им нравилась больше, чем поэзия.

Но всё изменилось 10 декабря, в день рождения Некрасова, когда в школу пришёл приглашённый папой Мити и Кати заведующий отделом экспозиционно-выставочной работы музея-заповедника Н.А. Некрасова «Карабиха» Григорий Владимирович Красильников, который как раз был проездом в Москве. И вот тут-то личность Некрасова предстала перед классом во всём своём огромном масштабе и небывалой красе, особенно с учётом тех противоречий, про которые учитель литературы ничего не рассказывал.

Григорий Владимирович же ничего скрывать не стал.

Во-первых, Николай Алексеевич не проявлял никакого интереса к учёбе, оставался в пятом классе на третий год, а потом вообще бросил учёбу. Что не помешало ему произвести революцию в стихосложении, стать лучшим редактором «Современника» и одним из самых великих российских поэтов и литераторов.

Во-вторых, и при жизни, и после смерти многие обвиняли его в том, что он, хоть и писал гражданскую лирику о бедствиях народа, сам был далеко не бедным, вёл барский образ жизни, сорил деньгами, ни в чём себе не отказывал. Был и поэтом, и бизнесменом (как бы сказали сейчас) одновременно.

В-третьих, обладал переменчивым характером, часто был то грустным, то весёлым, то мягким, то несгибаемым. При жизни некоторые его называли чуть ли не аферистом, однако он и помогал очень многим.

В-четвертых, сама по себе политическая позиция Некрасова тоже вызывала споры. Всю жизнь он сражался за гражданские права, а потом, чтобы спасти журнал «Современник», написал хвалебную оду генералу Муравьёву, ранее подавившему восстания в Польше и Литве и крайне непопулярному среди соратников Некрасова человеку, из-за чего от поэта многие отвернулись.

В-пятых, многие Некрасова как поэта по его масштабу сравнивали и сравнивают с самим Пушкиным, а многие как отказывали, так и продолжают ему отказывать в величии, считая его стихи не очень хорошими и даже прозой в стихах.

Некрасов прошёл через бедность и богатство, был человеком железной воли, но часто себя укорял и винил. Любил играть в карты на деньги, но не в азартные, где всё определяют случай и удача, а в так называемые «коммерческие», которые требуют расчета, логики, интеллекта, и был одним из немногих, кто почти никогда не проигрывал. Обожал охоту. Благодаря именно ему мы теперь знаем Фёдора Достоевского, Льва Толстого, Ивана Гончарова (он первый их напечатал). Очень любил детей и часто писал для детей (только при его жизни вышли 50 детских книг, где было опубликовано 120 его произведений), вкладывал деньги в постройку школы в Абакумцево, был потом её попечителем, но своих детей он не вырастил. Ему часто приходилось принимать непростые решения, но как он сам писал в конце жизни, он никогда и не перед кем не оправдывался (кроме случая на заре его карьеры, когда она выступил в свою защиту против критики его юношеского сборника стихов «Мечты и звуки»). А как соотнести высказывание его бывшего друга Тургенева «всегда думает скверное — такова уж его натура» с собственными словами Некрасова «Нельзя, чтоб все люди были созданы на нашу колодку. И коли в человеке есть что хорошее, то во имя этого хорошего не надо спешить произносить ему приговор за то, что в нём дурно или кажется дурным»?

— Противоречивая личность Некрасова не давала покоя многим, версий высказывалось огромное количество, — подвёл черту в своём рассказе о противоречиях Григорий Владимирович. — Но на самом деле Николай Алексеевич был настоящий боец с железной волей, который, с одной стороны, верил в свою правду, с другой — понимал и свои минусы. Мудрый, невероятно умный, несовершенный, но очень масштабный. В общем, он был настоящим человеком с большой буквы.

Григорий Владимирович до самого конца урока рассказывал о стихах Некрасова, о его фельетонах, о его жизни. А перед тем, как зазвенел звонок, показал коротенький фильм о Карабихе и пригласил ребят в гости, но лучше, конечно, летом, потому что Некрасов в Карабиху приезжал обычно именно летом.

— Так вот почему Корней Иванович Чуковский более 50 лет им занимался, — пораженно сказал Митя, когда они вышли из класса. — И как мы сразу не догадались с Некрасовым-то встретиться?

— А знаешь что, Митя, — улыбнулась Катя, — давай-ка мы прямо сейчас к нему в Карабиху и отправимся?

Митя ей в ответ показал фотографию из Интернета того самого места, куда Катя предложила переместиться.

— Катя, но почему ты думаешь, что мы в Карабихе окажемся? Вот, смотрю, у Некрасова была ещё усадьба в Чудове Новгородской области. — Митя показал ей и вторую фотографию.

— Ну, не знаю, выбирать мы не можем, посмотрим, куда нас на этот раз занесёт, — ответила Катя. — Но мне бы хотелось именно в Карабиху.

Дети взялись за руки и одновременно произнесли фразу, подсказанную им плюшевым говорящим львом Корнея Чуковского перед самым их первым путешествием в прошлое:

— Литература — это чудо! Скорей умчи ты нас отсюда! Николай Алексеевич Некрасов!

«Да, только здесь могу я быть поэтом!»

И сразу оказались очевидно в Карабихе, только с обратной стороны красивого белого здания, на полянке с большим деревом с раздвоенным стволом, где на большом ковре разместилась компания в составе двух мужчин, трёх женщин и одного мальчика, которым сам Некрасов, стоящий перед ними с листами бумаги в руках, читал стихи глухим заунывным голосом.

— Пред ним расступались, молчанье храня,

Рабочие люди и стража...

И вот он увидел, увидел меня!

И руки простер ко мне: «Маша!»

И стал, обессиленный словно, вдали...

Два ссыльных его поддержали.

По бледным щекам его слезы текли,

Простертые руки дрожали...

— Так это же та самая вторая часть поэмы «Русские женщины», о которой нам Григорий Владимирович рассказывал, — шёпотом сказала Катя. — Получается, мы оказались в Карабихе 1872 года, когда он впервые прочитал её на полянке под кедром.

— А ещё получается, — шёпотом ответил ей Митя, — что перед нами его брат Фёдор Алексеевич со своей будущей супругой Натальей Павловной и его собственная супруга Зинаида Николаевна. А полулежит, наверное, его второй брат, Константин Алексеевич. У них у всех глаза на мокром месте! Эх, жаль всё-таки, что фотоаппарат во время этих наших путешествий не работает, отличный кадр бы был!

— По-русски меня офицер обругал

Внизу, ожидавший в тревоге,

А сверху мне муж по-французски сказал:

«Увидимся, Маша, — в остроге!..»

Закончив читать, Некрасов взглянул на взволнованные лица слушателей, их влажные глаза, и ещё до того, как раздались аплодисменты и крики «Браво!» всё понял и широко улыбнулся. Но когда аплодисменты стихли, Митя вдруг громко чихнул. Все удивленно посмотрели в сторону кустов, обернулся и Некрасов и сразу всё понял.

— Митя, Катя, и зачем вы в кустах прятались?

— Да не хотели вас с чтения стихотворения сбивать, Николай Алексеевич, — не растерялась Катя, выходя из кустов.

— Мы пришли, когда вы дочитывали! — поддержал Митя. — На словах «Пред ним расступались, молчанье храня». Вот и решили затаиться!

Некрасов им подмигнул и повернулся к остальным.

— Дамы и господа, позвольте вам представить Дмитрия и Екатерину Серовых, юных журналистов детского издания…

— «Классный журнал»! — помогла Николаю Алексеевичу Катя.

— А это вот Фёдор Алексеевич и Константин Алексеевич, мои братья, Зинаида Николаевна, моя супруга, Наталья Павловна и её сестра Анастасия Павловна, гувернантка Алёши, это сын Фёдора Алексеевича, — представил всех Некрасов. — Мне с журналистами буквально часик наедине нужно поговорить, отметим завершение поэмы чуть позже. Но пока же прошу нас тут оставить.

В этот момент к компании подошёл ещё один человек, в сюртуке и с бородой.

— Николай Алексеевич, мы начали там телегу на завтра готовить.

— Хорошо, Никанор, леденцов положи побольше, через деревни будем ехать, ребяток угостим. Кстати, знакомься, это вот Дмитрий и Екатерина, юные журналисты. Дмитрий, Екатерина, а это мой верный слуга Никанор Бутылин.

— Интересно, на чём вы приехали? — недоуменно пробормотал Никанор.

— Ты нам, Никанор, самовар-то раскочегарь, скоро придём чай пить, — улыбнулся ему в ответ Некрасов, а когда он тоже ушел, достал из маленького карманчика на сюртуке карманные часы, а потом внимательно посмотрел на Митю и Катю усталыми, но очень цепкими глазами.

— Итак, дети, у нас примерно 50 минут остаётся. Вас же всегда на час волшебный игрушечный лев Чуковского в прошлое отправляет?

— Ага, — сказала Катя. — Вот кто, значит, вам о нас сообщил! Кстати, очень хотелось бы понять, если Корней Иванович долгие годы ваше творчество изучал, почему он сам к вам за информацией не отправится?

— Вы мне про будущее ничего не должны рассказывать, Дмитрий, но вообще-то лев умеет только детей в прошлое переносить, такое у него свойство. Итак?

— Ой, Николай Алексеевич, а что это за такие вот наклонные выступы на доме? — спросил Митя, доставая блокнот из рюкзака.

— А это пандусы для конных экипажей, — пояснил Некрасов. — Мы-то масштабные приёмы не устраиваем, но вот прежние хозяева Голицыны в прошлом практиковали. И вот кареты прямо туда заезжали, а потом по второму пандусу и съезжали.

— Николай Алексеевич, — вступила в разговор Катя, — в Карабихе вы очень плодотворно время проводите. Кроме второй части поэмы «Русских женщин», которую вы только что с успехом прочитали, вы тут очень многие свои произведения написали — «Дедушка Мазай и зайцы», «Мороз, Красный нос», «Орина, мать солдатская», «Калистрат», «Возвращение», «Дедушка», «Русские женщины», «Современники», главы поэмы «Кому на Руси жить хорошо» и многое другое. Вот нам бы хотелось понять, как и где вы пишете, как время в Карабихе проводите, какие у вас тут любимые места, ну и вообще хотелось бы осмотреться, чтобы понять, что вас тут окружает!

— Так ведь именно об этих местах я и написал восемь лет тому назад, — улыбнулся Некрасов и продекламировал:

Опять она, родная сторона

С ее зелёным, благодатным летом,

И вновь душа поэзией полна...

Да, только здесь могу я быть поэтом!

Митя сразу кинулся записывать, но Николай Алексеевич остановил его жестом:

— Дмитрий, наверняка вы легко найдёте это стихотворение, я называл его «Начало поэмы», написал именно в Карабихе, но не совсем, конечно, о Карабихе, скорее в целом о ярославском крае. Здесь же неподалёку и Грешнево, где я вырос, находится. Но всю усадьбу мы за то время, что у вас осталось, обойти, конечно, не сможем. Тут же с той стороны дома Верхний парк, фруктовый сад, и оранжерея, и кузница, и конный двор, и каретник. А мы сейчас с вами в Нижнем парке. Давайте так. Пройдем к пруду, где люблю отдыхать, потом на площадку бельвю. Там очень красивый вид. А потом отправимся в восточный флигель, где я живу, когда приезжаю. Там и поговорим. Согласны?

— Конечно! — сказали Митя и Катя одновременно, а Митя, который учил французский, сказал Кате вполголоса: — Belle vue, кстати, это по-французски «красивый вид».

И ребята вслед за Некрасовым провалились в липовую аллею.

Двуликий, но не двуличный

Знаменитый поэт шагал молча, не торопя события вопросами, и вопросы сразу же начались:

— А почему деревья растут в разные стороны? — спросила Катя, которая всегда была неравнодушна к флоре.

— Это такая посадка — букетная, — охотно пояснил Некрасов. — Саженцы сажаются по под углом друг к другу, в итоге вот так и получается, вроде бы гуляешь по лесу, но это специальный такой лес — изысканный.

В этот момент к ним подбежала весёлая чёрная собака и, встав на задние лапы, лизнула Некрасова в подбородок.

— Какой красивый пёс! — не удержался Митя, который всегда питал слабость к фауне. — И какая порода?

— Это мой любимец Кадо — Кадошка, пойнтер, я с ним всегда охочусь, будьте знакомы!

Кадошка сразу же упёрся лапами в плечи Мити и лизнул и его, а потом повернул голову к Кате.

— Ой-ой, — сказала Катя, — а он не кусается?

— Да он даже ни на кого и не лает, — засмеялся Некрасов. — Ну кроме цензоров и моего друга Салтыкова-Щедрина.

— Щедрин! Мне у него очень про то, как один мужик двух генералов прокормил, нравится, — сообщила Катя. — С цензорами-то понятно, видать, чувствует, что вы их не очень любите, но почему Салтыков-Щедрин?

— А этого никто не знает, — улыбнулся Некрасов. — Может, Кадошке его угрюмое лицо не очень нравится. Когда Михаил Евграфович рядом, я Кадошку запираю, но однажды в редакции «Современника» забыл запереть, так он отгрыз кусок пальто сатирика, пришлось новое покупать! Михаил Евграфович, кстати, только недавно был в Карабихе проездом. Человек-то очень интересный, но вот с Кадошкой у них какой-то конфликт.

Кадошка тем временем убежал вперёд.

— А мы думали, — сообщил Митя, — что вы любите гулять в Верхнем парке, кто-то писал это, не помню.

— Да люди разное пишут, — улыбнулся Некрасов. — Маршруты у меня разные, но мне вода очень нравится. У Верхнего пруда мне, например, приятно размышлять.

— Там вы стихи обычно и пишете?

— Стихи в этих местах я могу писать где угодно, блокнотик и карандаш всегда при мне, но обычно мне очень хорошо пишется после охоты, — сообщил Некрасов. — Вот как раз сейчас готовлюсь, завтра на рассвете двинем.

— А мы перед вами были в гостях у одного писателя — аккуратно начала Катя, имея в виду Паустовского, — так вот он рыбалку очень любит… У него даже теория, что без рыбалки он бы и писать не смог…

— Ну нет, — улыбнулся Некрасов, — рыбалка — это совсем не моё. Я тут на речушке Которосли, совсем неподалеку, наблюдал, как крестьяне рыбачат. Это ж какое терпение нужно! А я вот без охоты, думаю, писать бы не смог! Это моя большая страсть. Настоящее приключение! С мужиками общаюсь, истории рассказываем друг другу. Вот вы моё стихотворение про дедушку Мазая упоминали, а ведь это мой настоящий товарищ по охоте Иван Саввич Мазайхин, он в Костромской губернии живёт. Он мне как-то лет пять назад эту историю про зайцев и рассказал. А я её написал специально для детского сборника, который мы вместе с Салтыковым-Щедриным хотели издать.

— И что, издали?

— Не случилось. Но для детей много и других сборников выходило, материала у меня ведь более чем достаточно: «Генерал Топтыгин», «Дядюшка Яков», «Соловьи», «Пчёлы», выдержки из поэм, другие мои стихи. Ну и конечно про Мазая. Возможно, что среди школьников я не менее популярен, чем среди взрослых, — улыбнулся Некрасов. — А вот, кстати, и Верхний пруд!

Перед Митей и Катей открылся небольшой водоём с островком на горке, к которому шла деревянная лесенка, а справа шумно бежал хрустально-прозрачный ручеёк. Николай Алексеевич присел на скамеечку, а Митя побежал вверх по лесенке вслед за своим новым другом — Кадошкой.

— Вот тут я люблю сидеть на утренней прогулке, обычно прямо в халате, в турецкой феске с кисточкой и в туфлях на босую ногу, — пояснил Некрасов. — В Карабихе всё по-домашнему, без условностей.

— Именно поэтому вам в Карабихе и пишется хорошо? — спросила Катя.

— Моя сестра Анна говорит, что я в городе и я здесь — совершенно разный, — начал Некрасов издалека. — Да я и в городе разный. Иногда хочется лежать на диване и ничего не делать. И я лежу. И ничего не делаю, хандрю. Вот такой характер. Но в Карабихе нет суеты. Я же в Санкт-Петербурге журналом занимаюсь, сам себе, можно сказать, и не принадлежу. Одно, другое, пятое, тридцатое... Ну и в карты, конечно, в Английском клубе до утра играю. Карты, как и охота, моя большая страсть, только я после них стихов не пишу.

Митя тем временем прыгнул на островок, потом обратно на берег, спустился по ручью и подошел к скамейке.

— Там сваи! — выпалил он. — А ещё меня Кадошка немного подрезал, я ногами в ручей встал.

— Пруд ведь искусственный, — заметил Некрасов. — А ручеек называется Гремиха, если пойти по нему, можно прийти к Нижнему пруду, но мы туда не успеем уже, если хотим площадку бельвю осмотреть.

Площадка бельвю располагалась в противоположной стороне от Верхнего пруда. Как только Некрасов и ребята отправились в том направлении, Катя сразу напомнила Мите, что он хотел что-то спросить про карты, раз о них уже и речь зашла.

— Николай Алексеевич, а почему вы никогда не проигрываете? — спросил Митя.

— Ну почему не проигрываю, — обернулся Некрасов. — Однажды целых 83 тысячи за один вечер проиграл. Но чаще, конечно, выигрываю. Я же не в азартные игры играю, где всё зависит от удачи, а в те, где нужно уметь думать, а это у меня неплохо получается.

— А, например, в преферанс? — сообразила Катя. — У нас папа преферанс любит.

— Преферанс в том числе. Хотя мне больше нравятся пикет, мушка и вист, — пояснил Некрасов.

— Николай Алексеевич, — замялся Митя, — а сколько вы примерно выиграли за все время?

— Да не смущайтесь, Дмитрий, журналист должен спрашивать то, что его интересует, как главный редактор журнала говорю! — улыбнулся Некрасов. — Как-то я был в выигрыше на 600 тысяч рублей, в целом не подсчитывал, но деньги огромные. Можно сказать, я рассчитался за своего деда и отца, которые, в основном, проигрывали и многое в своей жизни проиграли... .

— А 600 тысяч это насколько много? — уточнила Катя, — я же в ваших ценах не ориентируюсь.

— Ну, допустим, вся эта усадьба с имением, включающим в себя 509 десятин земли, обошлась мне в 38,5 тысяч.

— Так получается, это для вас не просто увлечение, а источник дохода? — сделал вывод Митя.

— И не только дохода, — честно сказал Некрасов. — Очень в делах журнала помогает. И гонорары плачу, и помогаю нуждающимся. А иной раз проиграю какому-то влиятельному человеку специально, а он тоже навстречу пойдёт, предупредит в случае чего, словечко замолвит.

— Так это ж получается коррупция! — ахнула Катя.

— Да не совсем, — сухо ответил Некрасов. — Это лишь способ расположить. Мы постоянно ходим по грани. «Современник» в итоге это не спасло от закрытия по политическим мотивам, но сейчас у меня есть «Отечественные записки», и там тоже всё непросто.

— А вашему творчеству карты не мешают?

— Мешают, — вздохнул поэт. — Я вашей сестре уж рассказал, пока вы в Гремихе ботинки полоскали. Но в Карабихе мне играть не с кем, потому тут я отдыхаю и от карт, и от всего остального. А вот мы, кстати, и пришли.

«Не будет гражданин достойный к отчизне холоден душой!»

Бельвю оказалось площадкой за широким кирпичным забором с зубцами, с которой действительно открылся прекрасный вид — широкий и далекий. Горизонт открывался с восточной и южной сторон, и к линии его террасами поднимались поля и леса, луга и снова поля и леса. Много виднелось деревень и сел с белыми церквями, придающими чисто русский колорит этой картине, и чудилось в ней что-то близкое, дорогое, родное...

— Эх, Россия, — грустно вздохнул Некрасов. — Я много где бывал, но таких красот нигде не встречал. Какая природа! А вот общественное устройство крайне печальное… Назови мне такую обитель, я такого угла не видал, где бы сеятель твой и хранитель, где бы русский мужик не стонал?

— Николай Алексеевич… — Катя, судя по неуверенному тону, решилась на сложный вопрос. — А вот вас же многие упрекают, что вы роскошно живете. И в Новгородской области у вас ещё одно имение в Чудове — Чуковская Лука — есть. Ни в чём себе не отказываете, а сами о народной беде пишете. Простите за вопрос, пожалуйста, но хочу понять логику…

— В Чудове у меня охотничий домик, — улыбнулся Некрасов. — А насчет вопроса не смущайтесь, он вполне понятный, мне это мнение знакомо. Я, правда, никогда тем, кто таким вопросом задаётся, не отвечаю. Как говорил Суворов, «Невинность не терпит оправданий». А ведь я далеко не невинен, за многое сам себя корю и ругаю, но действую так, как считаю нужным, и никогда ни за что не оправдываюсь. Но так как вы из будущего, причем юные журналисты, вам скажу, что нет тут особого противоречия. Свои деньги я сам заработал, и это было непросто, жизнь у меня не такая уж и сладкая, в юности я и лиха хлебнул, и мёрз, и голодал. Но я люблю роскошь! И я всем сердцем ненавижу такое устройство общества, когда одни угнетают других. У вас вот дома ценные вещи имеются?

— Ну да, — сказала Катя. — Ноутбук, телевизор, холодильник…

— Даже не пытайтесь объяснить мне, что это такое, — Некрасов укоризненно помахал указательным пальцем. — Нельзя вам о будущем говорить, но я понял, что в целом есть. А нищие на улицах имеются?

— Имеются, — вздохнула Катя, — почему-то вот имеются.

— Вот вы же им ценные вещи не отдаете?

— Нет.

— А я, между прочим, многим нуждающимся помогаю, вкладывал деньги в строительство школы для крестьянских детей в Абакумцево, благотворительностью занимаюсь. И в чём же тогда противоречие с тем, что я и сам люблю мягко спать и вкусно есть?

— Так крепостное право же отменили в 1861, — вступил в разговор Митя. — Разве ситуация не стала лучше?

— Да, конечно, нет, — огорчённо промолвил Некрасов. — Новая кабала, новые способы угнетения, одни по-прежнему голодают, работают с утра до ночи, другие отдыхают и жируют. Так же нельзя! Все люди равные! Обычные бабы и мужики ведь не виноваты, что живут в таких условиях, где их труд ничего не стоит, где надрываться приходится, чтобы выжить! Нельзя так жить, это неправильно!

— Мы, конечно, согласны с вами, — продолжила Катя. — Но как так получилось, что у вас, родившегося в дворянской семье, сформировалось такое отношение к ситуации?

— А это, если честно, очень непростой вопрос, — задумался Некрасов. — Я с детства дружил с крестьянскими детьми, но не я один был таким. Потом сам бедствовал, когда нарушил волю отца и он оставил меня без средств, много работал, но не я один был таким. Может быть, на меня оказали такое сильное влияние мои новые друзья из Санкт-Петербурга, которые в самом начале поверили в меня и зарядили силой писать дальше. В первую очередь, Виссарион Григорьевич Белинский. Но, впрочем, он многим помог в литературе и публицистике. А может быть, я изначально, по своему внутреннему душевному состоянию таким родился и всегда был. Да я и не понимаю, как можно быть другим! «Не может сын глядеть спокойно на горе матери родной, не будет гражданин достойный к отчизне холоден душой…» Знаете эти строки?

— Конечно, Николай Алексеевич! — сообщил Митя, — это же «Поэт и гражданин»!

— Вот вам и ответ. Ну и что, что я при деньгах? Независимо от этого, у меня не переставая болит душа за народ.

— Николай Алексеевич, — опять решилась Катя на серьёзный вопрос. — Но ведь ваши недоброжелатели и вас обвиняли и в жёстком ведении дел. Кому-то вы, якобы, недоплатили, Белинскому не дали долю в «Современнике» и так далее, какие-то постоянно были претензии, в общем…

— И что же, Екатерина, — растерянно произнёс Некрасов. — Разве в будущем эта тема продолжает обсуждаться?

— Да не особо, — поспешил успокоить поэта Митя. — Вас в первую очередь считают великим поэтом и издателем, а эти все разговоры про вашу жёсткость в основном просто как фон вашей напряжённой жизни вспоминают. Но всё же интересно.

— Знаете что, ребята, — серьёзно произнёс Некрасов. — Когда вы подрастёте, то поймёте, что любое значительное дело обрастает множеством мнений, претензий, слухов. У всех свои причины и свои недостатки. Быть добреньким для всех никогда не получится. Белинский, конечно, мой друг и учитель, но в тот момент он был уже смертельно болен, к сожалению, приходилось ждать самого плохого, а тогда бы его доля досталась его жене, а она вообще не из нашего круга, и это было бы во вред «Современнику». Кому-то я недоплатил, потому что были проблемы, а кому-то переплатил, а кому-то просто деньги давал, в расчёте на будущее. Если принимаешь трезвое решение, нужно его выполнять несмотря ни на что, а не прислушиваться к тому, кто против, потому что это лишняя потеря времени и ресурсов. В этом суть взрослой жизни, если уж на то пошло. Единственное, о чём я жалею, так это о том, что написал хвалебную оду врагу нашего общего дела — генералу Муравьёву. Думал таким образом журнал от закрытия спасти, не вышло. Но кто не делает, тот и не ошибается. Ну что, идём в Восточный флигель, покажу, как я тут живу.

Продолжение истории об интервью, которое великий литератор дал юным корреспондентам «Классного журнала» в 1872-м году смотрите по ссылке. Вы не просто побываете в Восточном флигеле, но и узнаете о многом, о чём ранее даже не догадывались.